Генетически модифицированные растения: мнение специалиста
Ученый: в «мифологизации» ГМО виноваты и СМИ, и политики
Биотехнолог Константин Шестибратов из Института биоорганической химии РАН рассказал о том, почему люди панически боятся ГМО, как запрет ГМО повлияет на науку, как Китай борется с ГМО и транснациональными компаниями и поделился мыслями о том, как ГМО взаимодействует с природой.
Константин Шестибратов и ряд других биотехнологов из ИБХ РАН долгое время работали над созданием новых трансгенных пород деревьев, более интересных с промышленной точки зрения или стойких к вредителям, и изучал их влияние на экосистемы Земли.
Он рассказал на конференции «Наука будущего» о результатах этих опытов и поделился с РИА «Новости» своими мыслями насчет того, как недавно принятый запрет на ввоз и выращивание ГМО повлияет на работу ученых.
– Константин, как могли бы вы объяснить то, почему население крайне панически реагирует на появление ГМО и присваивает трансгенным продуктам мифические и магические свойства?
– Первое, это, конечно же, СМИ – они формируют мнения, причем делают это с подачи политиков и экономики. В данном случае и политики дают заказ, и экономика дает заказ.
Второе – благодатная почва. Посмотрите историю, вспомните, что происходило, когда в нашу жизнь проникало кофе, «бесов напиток», та же картошка, которая сначала росла только на клумбах как декоративное растение, и только потом стала возделываться, со скандалами и бунтами, на полях. Наш народ все сам придумает, и сам все сделает с подачи СМИ и при соответствующем заказе экономики.
– Недавно правительство приняло ряд постановлений, ограничивающих или запрещающих использование ГМО. Как влияют подобные запреты на развитие генетики и молекулярной биологии в долгосрочной перспективе?
– В долгосрочной перспективе, эти изменения, конечно, будут негативными. Да, этот закон, а вернее поправки к закону 1996 года, оставили нам возможность заниматься наукой, но тут есть проблема. Любые исследования, которые проводятся сегодня в России, нужны для практики, то есть они должны иметь некий прикладной выход.
Если взять проекты Минобрнауки, то у них все исследования прикладные – все они должны заканчиваться некой технологией, неким методом или аппаратом, который имеет конкретное применение. У всех проектов должен быть индустриальный партнер, наш или даже иностранный, который будет внедрять его в производство и реализовывать его результаты на практике.
То есть смотрите – если мы подаем проект на ГМО, у нас ничего не выйдет, так как мы просто не найдем такого партнера. Возьмите наше текущее исследование – мы создаем методы оценки свойств ГМО, и нашим фактическим заказчиком выступало бы государство, которое бы использовало наши наработки для оценки свойств ввозных импортных продуктов, содержащих или являющихся ГМО.
Новые поправки к закону просто отобрали потребность в этом. ГМО у нас нельзя выращивать, что лишает такие заявки какого-либо смысла. Если мы будем что-то делать чисто в научных целях, нам светит лишь бюджетное финансирование ФАНО или гранты РНФ, РФФИ, но все это копейки.
– А в чем именно заключается проблема с ГМО в России, почему она вышла на передний план только сейчас?
– По моему мнению, эта ситуация по большей части обусловлена политически, но есть и небольшой момент осознания реальности. У нас действительно нет системы безопасности и четкого контроля, которые бы позволяли иметь уверенность в том, что у нас не возникнет вакханалия некачественных трансгенных семян и прочих сомнительных продуктов.
В этом плане я прекрасно понимаю и солидарен с правительством в том, что собственного семеноводства в России, по сути, нет. Сегодня некие ростки семеноводства у нас появляются – антисанкции в этом отношении работают, и в отрасли наблюдается некий бум. Схожая ситуация с сортосозданием – все наработки советского времени и технологии были потеряны, и сейчас все фактически приходится создавать заново.
На этом фоне, естественно, пустое пространство быстро займется монополиями, и решение правительства временно запретить выращивание ГМО в этом отношении является в какой-то степени правильным в краткосрочной перспективе. Поэтому мораторий 2014 года, без учета его политической части, был абсолютно понятен.
С другой стороны, возникает вопрос – а дальше что? Мораторий не продлили, а поменяли федеральный закон, причем два раза, сначала разрешив, а потом запретив выращивание ГМО. Ситуация стала совсем непонятной, и наша отрасль сейчас рискует оказаться в ситуации, в которой были генетика и кибернетика в Советском Союзе.
Вообще следует учитывать, откуда берутся анти-ГМО настроения в мире в целом. Они в основном генерируются Европой для того, чтобы противостоять Америке, которая, за счет массового тиражирования и внедрения ГМО, захватывает все рынки и выдавливает местных европейских производителей. Поэтому многие страны принимают схожие решения по запрету ГМО. К примеру, Скандинавия тоже живет без ГМО. Это самый простой способ борьбы с транснациональными компаниями.
Что интересно, как и в некоторых европейских странах, наши новые законы не разрешают выращивать ГМО или завозить семена, но не препятствует завозу и регистрации продуктов из ГМО. Получается, что мы можем есть печенье, сделанное из ГМО-злаков, но не можем выращивать их у себя.
– В чем смысл подобного подхода?
– Для того, чтобы зарегистрировать такой продукт, компании-импортеру придется пройти семь кругов ада. Иными словами, возможность входа на рынок формально существует, однако продажа продукта станет нецелесообразной и невыгодной.
Примером этого является Китай. Пекин ратифицировал Картахенский протокол по биобезопасности, присоединился к международному законодательству по ГМО. Но китайцы так его приспособили под себя, что комитет, который выдает разрешение на продажу ГМО-продукции, должен получить от продавца образцы семян тех растений, из которых был изготовлен его товар.
Китайские ученые долго «изучают» их на предмет их опасности для здоровья человека и окружающей среды, и потом дают отрицательный ответ. В это время китайские генетики берут эти семена, сеют их, изучают публикации их создателей и у них «внезапно» появляется свой сорт ГМО. Как я считаю, это правильная, прекрасная политика. Вроде Китай и следует законам международной общественности, и защищает свои национальные интересы. Почему нам нельзя было ввести подобную практику?
– Как вы считаете, возможно ли расширение запрета на использование трансгенных растений на другие типы организмов, к примеру, бактерий, производящих инсулин или антибиотики?
– Да, действительно, у нас есть такое опасение. В 2013 году мы участвовали в разработке проекта с ГосНИИ генетики, который занимается производством штаммов промышленных микроорганизмов, вырабатывающих лимонную кислоту, лизин, аминокислоты, применяемых в производстве биотоплива. В этих случаях четко квалифицировать то, являются ли такие организмы ГМО или нет, фактически невозможно.
Существуют методы создания таких бактерий и грибов, которые сопровождаются внесением чужеродной ДНК, к примеру, путем скрещивания с другими микроорганизмами, но генетической модификацией, по сути, это не является. Мы, слава богу, эту часть нашей работы максимально обезопасили: мировая практика такова, что большая часть таких микробов классифицируется как биотехнологические организмы, и не относится к генно-инженерным живым существам.
Поэтому мы убедили Минобрнауку и другие государственные органы разработать особый документ, так называемый Общероссийский классификатор трансформационных событий, по которому можно классифицировать, является тот или иной организм ГМО или нет.
– Расскажите, пожалуйста, о тех исследованиях, которые проводите вы и ваши коллеги по институту, и о том, что вы планируете делать в будущем, несмотря на все эти сложности
– На сегодняшний день Институт биорганической химии РАН является одной из всего трех организаций в России, где проводятся исследования на трансгенных растениях. Сюда входит, помимо ИБХ, Центр «Биоинженерия» РАН и Всероссийский НИИ сельскохозяйственной биотехнологии.
Наш институт был лидером в разработке трансгенных сортов деревьев и пшеницы, которые создаются в ИБХ еще с 1990 годов. Мы продолжаем эти исследования проводить, но нет понимания – а дальше-то что? У нас есть запатентованные формы, технологии, но мы остановились на полунатуральных исследованиях.
В начале 2000 годов, когда еще существовала Межведомственная комиссия по генно-инженерной деятельности, тогда работала практика полевых испытаний. Некоторые культуры, в том числе пшеница, груша, яблоня и земляника, прошли через эту стадию, а потом эта комиссия была упразднена, и теперь мы просто не знаем, с кем можно согласовать эти испытания.
То есть: у нас нет возможности провести последний этап исследований, который фактически является решающим и он даст ответ на вопросы – безопасно ли ГМО, можно ли его использовать и зачем. В результате этого у нас есть возможность только проводить опыты в теплицах и в замкнутых системах, а что-то большее уже будет нарушением закона. Раньше же нам просто нужно было уведомить комиссию о том, что мы проводили такие опыты.
Хорошо, пусть мы не имеем права вести подобные опыты, но почему мы не можем продать наши ГМО куда-то за рубеж, к примеру, в тот же Китай?
– Вернемся к чистой науке: недавно ваши американские коллеги опубликовали результаты масштабного исследования по влиянию ГМО-культур на окружающую среду, результаты которого оказались неоднозначными. Как вы считаете, почему природа по-разному отреагировала на посадки ГМО, защищенных от насекомых и пестицидов?
– Чтобы ответить на вопрос, добро это или зло, хорошо или плохо выращивать ГМО, нужно рассматривать каждый случай отдельно. Нужно знать конкретные особенности той или иной культуры, с которой мы имеем дело. Последствия таких модификаций часто не заканчиваются на стойкости к гербицидам или насекомым, и часто могут возникать другие сопровождающие изменения.
К примеру, могут меняться свойства кутикулы на поверхности листьев, толщина клеточных стенок, биомасса – кстати, есть американский патент, где модификация растений на устойчивость к гербицидам сопровождается усилением продуктивности. Это связано с тем, что устойчивость к действию гербицидов сильно зависит от метаболизма азота в клетках растений, и изменение этой части обмена веществ ведет к массе иных эффектов.
Взять, к примеру, ГМО-сою, устойчивую к действию гербицидов. Естественно, посадки такой сои активно поливают гербицидами, тем же глифосатом или его аналогами. Убивается дикая растительность, меняется среда обитания, причем кардинально, меняется фауна, начиная с птиц, насекомых и заканчивая дождевыми червями. Все это потом сказывается на том, как живет экосистема, и это может объяснять то, почему разные сорта ГМО влияют на природу разными путями.
В данном случае различия могут объясняться тем, как выращиваются культуры, стойкие к действию пестицидов и насекомых. Если, к примеру, вы сажаете Bt-картофель, вам приходится высаживать рядом с ним дикую картошку, чтобы ваши трансгенные посадки не ел колорадский жук.
Эта картошка служит кормовой базой, приманкой для жука: у него появляется выбор – невкусный Bt-картофель, который вызывает расстройство пищеварения, и вкусный, от которого хорошо. Что он выберет, понятно. Если жукам будет нечего есть, то они все равно будут есть этот невкусный картофель, и, в конце концов, эволюция приведет к появлению устойчивых форм жуков.
С гербицидами проблема заключается в том, что они, в том числе и глифосат, разлагаются медленно и накапливаются в почве, и такие гербициды желательно не применять. Поэтому лучше, если бы гербициды действовали «чисто» – убивали сорные растения и разлагались, не оставляя следов.
Портал «Вечная молодость» http://vechnayamolodost.ru
29.09.2016