Хайп в «Натуре»
Что стоит за заявлением российского ученого о генетическом редактировании эмбрионов?
Алексей Алексенко, Forbes, 11.06.2019
Несколько дней назад в Nature была опубликована статья о намерениях российского генетика Дениса Ребрикова стать вторым в мире ученым, после Хэ Цзянькуя, кто внесет наследуемые изменения в геном человека. Forbes уточнил, что имел в виду исследователь.
Заметка, опубликованная 10 июня в научно-популярной части Nature, вышла под заголовком «Русский биолог планирует новых CRISPR-редактированных детей». Речь идет о Денисе Ребрикове, проректоре по научной работе РНИМУ им. Пирогова, сотрудничающем с Центром акушерства, гинекологии и перинатологии имени академика В. И. Кулакова.
Согласно статье, исследование Ребрикова по существу лежит в русле экспериментов, проведенных в прошлом году китайским ученым Хэ Цзянькуем, который генетически отредактировал один из генов эмбриона (CCR5), что предположительно должно было обеспечить устойчивость к ВИЧ. Эксперимент привел к рождению двух здоровых девочек-близнецов. Эти эксперименты были критически встречены научным сообществом: по общему мнению, они не соответствовали этическим стандартам, поскольку в такой генетической модификации не было клинической необходимости, а сама технология редактирования генов CRISPR-Cas9 не готова к применению на людях, поскольку не доказана ее безопасность.
Сомнения в этической оправданности подобных экспериментов, включая работы Ребрикова и его коллег, высказали ученые, к которым Nature обратился за комментариями, в том числе изобретатель метода редактирования генов Дженнифер Дудна.
Непосредственным поводом для этой публикации, вероятно, стала научная работа, опубликованная Денисом Ребриковым и его коллегами в журнале «Вестник РГМУ», в которой они сообщают об успешном и эффективном редактировании гена CCR5 в человеческой зиготе (оплодотворенной яйцеклетке). В самой научной статье нет никаких указаний на то, что исследователи намереваются в ближайшее время произвести перенос эмбриона в матку женщины и в чем-либо переступить через этические стандарты, принятые исследовательским сообществом в этой области науки. Таким образом, осталось неясным, в чем сенсационность статьи и какие именно сомнения вызывают у научного сообщества эксперименты, проводимые в ЦАГиП им. В. И. Кулакова. Forbes попросил Дениса Владимировича Ребрикова ответить на несколько вопросов.
– На какой стадии находятся ваши исследования?
– Мы умеем делать редактированные эмбрионы, но пока не переносим их женщинам по двум причинам. Во-первых, мы не доказали окончательно безопасность этой технологии. Мы работаем над тем, чтобы корректно показать отсутствие изменений в других частях генома, – это главная опасность применения метода.
Во-вторых, мы ищем адекватную клиническую модель. Пока единственным вариантом адекватного применения, если говорить про ВИЧ-устойчивость, является случай, когда молодая ВИЧ-позитивная женщина плохо отвечает на антиретровирусную терапию. Такие случаи нечасты – один на несколько тысяч пациентов. Если она категорически отказывается от суррогатного материнства и при этом настаивает на реализации своей репродуктивной функции, это может быть показанием. С той оговоркой, что мы должны получать на такие случаи разрешение.
– Почему вы считаете, что ближе к финишу, чем другие исследовательские группы?
Такие эксперименты ставят в огромном числе стран, в том числе в США и в Великобритании. И везде вопрос в том, переносить ли эмбрион в матку: они не переносят, и мы не переносим, потому что нельзя. Но я считаю, что мы чуть-чуть ближе к успеху, потому что у нас есть модель проверки безопасности системы. Я нигде не слышал и не читал, что в других лабораториях есть такая модель, как у нас. Если кратко: мы сравниваем исходный геном доноров гамет с геномом редактированного эмбриона с использованием специального биоинформатического подхода.
– Откуда берутся ооциты (человеческие яйцеклетки) для ваших экспериментов?
– Ооциты остаются от стандартного экстракорпорального оплодотворения (ЭКО). Они предоставляются для научных исследований самим пациентками.
– Этично ли использовать донорские ооциты для работ по генетическому редактированию эмбрионов, не поставив доноров в известность?
– Если пациент не возражает, он подписывает информированное согласие на использование его клеток для научных исследований. При этом мы гарантируем, что не будет переноса зародыша в матку женщины.
– Как российские законы регулируют подобные исследования?
Можно работать с эмбрионом до возраста 14 дней, не перенося его женщине. Это международное правило, и Россия ему следует.
– Но вы планируете в будущем перейти к работе по переносу зародышей в матку. Какие изменения в законе для этого нужны?
– Нужно официально прописать в законе, что в клинически обоснованных случаях это допустимо. О том, что считать клинически обоснованным случаем, в научном мире нет консенсуса (хотя о том, что в опытах Хэ Цзянькуя случай не был клинически обоснованным, консенсус есть). Но если в законе будут прописаны клинические показания, то консенсус уже не требуется.
– Очевидно, такой закон невозможно разработать без участия ученых?
– Это невозможно без участия ученых, врачей и широких групп общественности. Но, повторю, существуют случаи, против которых никакая общественность возражать не будет: это когда мы точно знаем, что 100% детей у данный пары родителей родятся больными. Я даже не про ВИЧ сейчас говорю, а про другие случаи, когда применение этой технологии будет даже более обоснованным.
– В течение какого времени этот рубеж может быть достигнут?
– Я думаю, что человечество в широком смысле придет к легализации редактирования генома эмбриона в течение единиц лет. Что касается России, тут сказать сложно: можем вдруг ринуться быстрее всех, а можем, наоборот, долго тормозить.
Другое мнение
Своими сомнениями поделилась с Forbes Екатерина Померанцева, врач-генетик и медицинский директор ЦГРМ «Генетико». По ее мнению, «есть некоторое несоответствие нынешнего шума и того, что происходит в реальности. Научная общественность заколыхалась именно от идеи переноса эмбрионов. В статье сказано: «Русский ученый говорит, что он собирается произвести генетически редактированных детей и стать вторым в мире, кто это сделает». Работа над снижением числа мутаций off-target, с другой стороны, делает этот проект не вторым в мире, а триста пятнадцатым с конца. Очевидно, что множество групп трудятся в этом направлении и их успехи значительны. В России тоже вполне можно этим заниматься. Но при чем тут весь этот пафос с «I think, I’m crazy enough to do it» («Я думаю, что я достаточно безумен, чтобы сделать это»)?»
Померанцева комментирует также заявление Ребрикова о том, что его исследовательская группа ищет «адекватную клиническую модель»: «Подозрение в том, что заявление для Nature сделано ради хайпа, укрепляется, когда сами исследователи признают, что им пока не удалось придумать, как это все использовать для решения клинических задач. Есть очевидная цель – помочь рождению детей в парах, где один из родителей является гомозиготным носителем доминантного заболевания, причем тяжелого. Я знаю один такой пример – примерно 100 человек, проживающих в Венесуэле в районе озера Маракайбо, где высока частота болезни Хантингтона. Мне интересно, не появились ли еще в этом поселении гонцы из разных мировых лабораторий, хищно рыскающие в поисках легитимного случая применить эту технологию у людей. Надеюсь, никто не опустится до того чтобы предлагать деньги тамошним жителям, чтобы они изобразили желание родить ребенка при помощи редактирования генома».
«Почему так далеко надо ходить за клиническими моделями? У нас же тоже много людей с наследственными заболеваниями? Но дело в том, что почти у любой пары с высоким риском рождения больного ребенка этот риск все равно не 100%, а либо 50% – при доминантных болезнях типа болезни Хантингтона, – либо 25%, как при рецессивных, типа муковисцидоза или СМА. В таких парах не нужно геномное редактирование – нужен просто отбор здоровых эмбрионов при ЭКО. Эта процедура называется ПГТ, преимплантационное генетическое тестирование, и широко применяется во всем мире, в том числе у нас».
«И это подводит к третьему вопросу к исследованию Кулаковского центра, – продолжает Померанцева. – Было ли добровольным, информированным и бесплатным предоставление половых клеток? Как ооцитов, так, кстати, и спермы. Одно дело, когда человек отдает свои клетки для того чтобы помочь бесплодным парам завести детей – не вижу в этом никакой проблемы. Другое дело, когда донация гамет происходит ради экспериментов с непонятной клинической ценностью. Это кажется мне не столь оправданным. Это уже вопрос даже не к самим исследователям, а к этическому комитету, одобрившему эксперимент».
По мнению Померанцевой, подобные сенсационные публикации только мешают развитию технологий лечения наследственных заболеваний: «Технология не готова, клинической модели, не вызывающей нареканий, нет – так зачем? И знаете, что самое обидное? Технология «будет готова» вот уже совсем скоро, но из-за таких торопливых, хайповых публикаций может быть введен полный запрет на редактирование клеток зародышевой линии. Снять такой запрет потом будет очень нелегко, и все исследования прервутся на многие годы».
«А еще, честно говоря, мне обидно, что эта новость выставляет российскую науку как пример чего-то опасно-неконтролируемого. Если запрета нет, то все дозволено, – отмечает в заключение Померанцева. – И так про Россию есть устойчивый миф, будто у нас тут медведи по улицам с балалайками бродят и отнимают водку у грудных младенцев. Так теперь эти младенцы еще и генномодифицированные».
Денис Ребриков отвергает подозрения в том, что хайп был создан намеренно: «Этот репортаж не был моей инициативой, они сами к нам обратились». Он настаивает на уникальности своего подхода к выявлению нецелевой активности CRISPR-cas9, однако в целом согласен с основным аргументом Померанцевой: «Есть несколько – но не много – примеров, когда геномное редактирование на уровне эмбриона может быть этически оправданным».
Портал «Вечная молодость» http://vechnayamolodost.ru